Ну и ещё.
В моём пионерском прошлом ещё много было в живых ветеранов войны, которые страшно не хотели рассказывать нам, детям, что там происходило — на войне. Они только говорили — война — это страшно. Дай Бог, чтобы вы никогда не знали войны.
Дай Бог... именно так они все говорили — коммунисты, советские люди, никогда не ходившие в церковь. И ещё нам говорили, что Советский Союз сделает всё, чтобы не было войны, и что мы готовы защищаться. но сами ни на кого никогда не нападаем и не нападём, потому что миру-мир.
А ещё меня всегда удивляло, как могли люди такой культурной Германии допустить всё это?
И вот вам отрывок из биографии Николаса Уинтона. Вот как оно смотрелось с точки зрения обычного человека.
"А потом случился 1933 год, когда в Германии пришел к власти некий политик австрийского происхождения по имени Гитлер. Новый канцлер сплотил нацию, пообещал расширить для немцев «жизненное пространство», защитить «фольскдойч», где бы они ни проживали, дал Германии лицензию на агрессивный милитаризм как компенсацию за национальную обиду и указал на «причину» всех немецких бед. Евреев.
Евреи, в огромном своем большинстве были настолько интегрированы в германское общество, что далеко не сразу и поняли, что происходит. Сначала «врагами Германии» объявили еврейских банкиров и финансистов, и, конечно, веймарское правительство, а немного погодя —уже всех, в чьих жилах текла хоть капля еврейской крови…
В 1933 году 24-летний Уинтон работал в одном из банков в Берлине, вечерами погружаясь в упоительную берлинскую ночную жизнь, которая тогда еще не слишком пересекалась с политикой. Он даже сфотографировал марширующие колонны с факелами и свастиками как некую экзотику, но в политические дебри не вникал. Вот и пирожные, и кофе на Александерплац такие же вкусные, и за столиками оживленно беседуют и смеются нарядные берлинцы, кабаре и театры полны, жизнь бурлит. Надо просто спокойнее относиться к политической риторике нового канцлера, рассчитанной на внутреннего избирателя и политических противников. Это их немецкие дела. Самое страшное – война – уже позади, а молодчики Гитлера, получив власть, станут партийными функционерами, остепенятся, образумятся, их выходки потеряют агрессивность, и всё успокоится: немцы ведь цивилизованная нация, нация Канта, Бетховена, Шиллера и Гёте.
Обыватель в Европе вполне разделял такое отношение.
И свастика казалась просто странным геометрическим символом, курьезом и не несла никакого особенного смысла. Как трудно понимать происходящее современникам событий! Как зрячи их потомки. Когда в ноябре 1938-го уже случилась ночь еврейских погромов, Ночь Битого Стекла (так это по-английски, на других языках ее все еще поэтично называют "хрустальной"), Европа все еще не видела, а скорее всего - отчаянно не хотела видеть, что уже покатилась под уклон к новой войне европейская история, все сильнее и сильнее набирая ход.
В декабре 1938 года Уинтону исполнилось 29 лет. Карьера в банке складывалась удачно, в этом помогало его свободное владение немецким и французским и легкий, дружелюбный характер. В своих политических пристрастиях он склонялся к пацифизму и левым идеям, однако политика все еще не слишком занимала его мысли. Жизнь брала свое: любовные увлечения, любительская авиация, горные лыжи.
Так, после Рождества, он решил покататься с друзьями на лыжах, в Швейцарии. Путь их лежал через Прагу.
Прага оказалась наводнена беженцами. Из аннексированных гитлеровцами Судет, из Австрии бежали тысячи семей, в основном - еврейских, потерявших все. Их размещали в палатках наскоро разбитых лагерей. Условия ужасны. Новости приносили новые свидетельства того, что Гитлер не собирается останавливаться на аншлюсе Австрии и «возвращении» Германии Судет.
"Из-за чего воевать? Из-за "людей в далекой стране, о которых мы почти ничего не знаем", —спрашивал Премьер-министр Великобритании Чемберлен. Чехословакию, «далекую страну», отдали на растерзание Гитлеру, считая, что такой ценой покупают «мир на всё наше время».
Людей, потерявших целое поколение в Первой мировой и стоявших перед необходимостью войны новой, трудно осуждать за отчаянное желание ее предотвратить даже ценой унизительного умиротворения агрессора, но прав оказался Черчилль: "Если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор."
Конечно, и в страшном сне никто тогда не мог представить, что уготовано было евреям…"